Недавно пришло письмо от моего профессора из Гнесинки, Геннадия Владимировича Чернова:
— Зорий! Хочу Вас обрадовать! Сегодня разбирая целый ворох моих афиш, мы обнаружили в этой кипе партитуру Вашей дипломной работы. Так что можете радоваться, "партитуры не горят", как писал М.Булгаков. Договоритесь с Вашим московским другом, как ему передать для Вас партитуру. Пусть он мне позвонит и мы договоримся. С уважением Г.В.Чернов.
Для тех, кто не знает, повторюсь, что после пожара в 1997 г., когда сгорели все ноты и большинство записей моих произведений, я не пишу музыку. По крупицам удалось восстановить незначительную часть записей, они есть на моем канале SoundCloud.
Самой большой радостью было случайное обретение (совсем недавно, вот эта история) моего юношеского фортепианного концерта в собственном исполнении.
И вот, сегодня из Москвы мне привезли партитуру. Мою собственную партитуру, датированную мартом 1995 г. Это - Три симфонические картины "Via a Terrae" ("Путь на земле"): "Сон" (формирование души, архаическое состояние), "Мозаики" (суета земных поисков) и "Утро" (пробуждение, просветление, прозрение, обретение себя). Они были исполнены на выпускном экзамене отделения "композиции" Академии им. Гнесиных. Мне еще нет 23-х лет. Сохранилась видеозапись этого исполнения и отреставрированная с нее аудиозапись.
Эта запись была сделана 20 июня 1995 года в Большом зале Академии им. Гнесиных. Исполняет - Московский муниципальный оркестр "Новая опера", дирижер - Павел Ландо. Председатель Государственной экзаменационной комиссии - Народный артист РСФСР, Лауреат Государственной премии СССР, Карен Суренович Хачатурян.
И вот, сегодня, больше, чем через 20 лет передо мной снова лежит моя собственная партитура этого произведения! При чем: именно дирижерский экземпляр! Каким образом он оказался у профессора по композиции - загадка.
Представьте себе мое состояние. У любого симфонического произведения есть три составляющие (как минимум): 1) то, как видит (слышит) его автор; 2) то, как видит (слышит) его дирижер; 3) то, как воспринимает его зритель (слушатель).
Иногда, на своих лекциях в университете, я привожу это в пример, добавляя четвертую, техническую, составляющую - звукорежиссера, от которого прямо зависит, как замыслы автора и дирижера будут восприняты слушателем. Так вот, сегодня - наверное, как награда за двадцатилетний временной срез - у меня возникла уникальная возможность побыть во всех трех основных ролях одновременно: поскольку прошло много лет, я почти стал для этой музыки сторонним слушателем. Но передо мной моя собственная партитура! Написанная моей собственной рукой (студенты не могли себе позволить дорогих переписчиков) - и вот, я снова ее автор, хозяин. Но партитура вся исчеркана пометками дирижера. И теперь я вижу, в чем он не соглашался со мной - кое-где, чтобы не сбавлять темп, убраны ферматы или сняты лигатуры - для отчетливого донесения моей авторской мысли? Некоторые знаки (например, нарисованная рука) для меня и сейчас загадка. Может, кто-нибудь из дирижеров подскажет?
Особенно вызвал умиление конец третьей симфонической картины "Утро". В моей оригинальной версии, струнный оркестр (а третья часть написана именно для него) уходит все выше и выше в высокие регистры и как-бы "повисает" в мажоро-миноре. Но в записях четко слышно, что этот неустойчивый, неблагозвучный аккорд, в котором одновременно присутствует и минорная и мажорная терция, в конце-концов растворяется в мажорном трезвучии. Иногда, слушая эту музыку, я хвалю себя за светлое завершение, иногда - ругаю, что смалодушничал и пошел на поводу у слушателя. Теперь же, когда ноты перед глазами, я отчетливо вижу: последний аккорд приписан карандашом и не моим почерком. Теперь уже и не вспомнить: убедили ли меня Павел Борисович с Геннадием Владимировичем тогда поставить большую светлую точку на двадцатипятиминутном додекафонном звучании или сам я так решил, - уже не важно.
P.S. А ведь теперь это произведение можно заново услышать "вживую"! Если, конечно, найдется дирижер, который бы за это взялся...
Комментариев нет:
Отправить комментарий